Двадцать восемь населенных пунктов Курской области оказались под контролем Украины

Двадцать восемь населенных пунктов Курской области оказались под контролем Украины. И тысячи беженцев стекаются в областной центр и другие регионы. Официально сообщается о 120 тысячах людей, вынужденно покинувших свой дом.

Однако в то время, как одни выезжают, другие остаются под огнем вражеской армии, никуда не двигаясь с места. Или, проведя несколько дней в пункте временного размещения, возвращаются домой. Так произошло с частью беженцев из Рыльска, хотя этот город до сих пор сложно назвать безопасным. Почему люди игнорируют опасность? И что вообще происходит с мирным жителем, неожиданно для себя оказавшимся в центре боевых действий?

Мой дядя жил в Козинке Белгородской области. Не выезжал во время первого захода украинских диверсантов, не выезжал во время второго. Верил в свой дом, любовно отремонтированный, отлаженный собственными руками. Пока в его дом не прилетел снаряд, он чудом спасся. И тогда — поселился рядом, в Гора-Подоле, и каждый день стал ездить в Козинку, потихоньку разгребать пожарище, кормить кошек и собак. А в Гора-Подоле разве что дом, где они живут, целый, а дроны-то летают каждый день, и риск никто не отменял, но — лишь бы рядом с родным домом.

Для жителей Курской области эта трагедия стала действительно внезапной. Если на белгородской границе предпринимались попытки прорыва диверсионных групп, то курская была спокойной. И стояли там, в первую очередь, срочники, которые оказались не готовы к массовому наступлению украинских войск. Если жители Белгородской области привыкли к регулярным тревогам и налетам БПЛА, то жители Курской жили относительно спокойно.

Выстраивали свою жизнь. Рожали детей, гуляли с колясками, готовили ужины, гуляли по выходным. Как в какой-нибудь Свердловской или Рязанской области. Жизнь представлялась ясной и распланированной: поженимся, возьмем ипотеку, родим ребенка, потом второго, будем помогать родителям, дети пойдут в сад, потом в школу…

И в нее ворвался катаклизм.

Уезжают в спешке. Зачастую не взяв документов, потому что не успевают взять. Или не успевают подумать, что надо взять. Приоритеты мечутся в хаосе. Что спасать?

Одна сумка, больше брать нельзя. А как целую жизнь поместить в одну сумку? А что с животными? Скотину куда? Кота домашнего, собаку на цепи — куда?

Дальше — ПВР.

Узкие одинаковые койки. Много людей. Все растерянные, оставшиеся без дома. Еду раздают, но не домашнюю. Кров приходится делить со множеством незнакомых.

А позади остался дом. И кажется, что вернешься домой — вернешься в ту жизнь, которой жил до этого.

Это как в детстве: если убедить себя, что горло не болит, то можно пойти гулять и оно болеть не будет.

Возвращаются.

Летят артиллерийские снаряды вокруг их дома, носятся дроны, а они возвращаются. Надеются, что если убедить себя, что все хорошо, то все хорошо и будет, дроны улетят, артиллерия замолчит.

А кое-кто и вовсе отказывается уезжать.

Потому что неходячие старики, например. Потому что несколько собак, которых не возьмешь с собой в ПВР. Потому что жалко бросать курочек и козу. Потому что в родном доме и стены помогают.

Эти были всегда. До СВО под Донецким аэропортом в «серой зоне» находилось село Спартак. По нему летело каждый день. Фактически бои шли прямо там, несмотря ни на какие Минские соглашения. И все равно были те мирные жители, которые из Спартака не выезжали. Потому что пока остаешься — вроде как длится еще надежда на ту жизнь, о которой мечталось, которую выстраивали. А уедешь — и рухнет. Потому что свой дом — это единственная ценность. Потому что прикипели сердцем к этим маленьким окнам, деревянному полу.

Беженцы и те, кто не уезжают, одинаковы во всех поселках большой России, включающей в себя Донбасс.

Беженцам — ставить крест на выстроенных планах на жизнь, учиться существовать без родного дома, выстраивать медленно и мучительно новую реальность себя.

Тем, кто остался или вернулся — жить под постоянной угрозой для жизни.

Тяжелый выбор.

Анна Долгарева

Подписаться